Неточные совпадения
В то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий
на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и тут только вспомнила, что Вронский вчера сказал, что не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
Тогда еще из Петербурга только что приехал камер-юнкер князь Щегольской… протанцевал со мной мазурку и
на другой же день хотел приехать с предложением; но я сама отблагодарила в лестных выражениях и сказала, что сердце мое принадлежит давно другому.
Вот то-то детки:
Им бал, а батюшка таскайся
на поклон;
Танцовщики ужасно стали редки!..
Он камер-юнкер?
Напрасно страх тебя берет,
Вслух, громко говорим, никто не разберет.
Я сам, как схватятся о
камерах, присяжных,
О Бейроне, ну о матерьях важных,
Частенько слушаю, не разжимая губ;
Мне не под силу, брат, и чувствую, что глуп.
Ах! Alexandre! у нас тебя недоставало;
Послушай, миленький, потешь меня хоть мало;
Поедем-ка сейчас; мы, благо,
на ходу;
С какими я тебя сведу
Людьми!!!.. уж
на меня нисколько не похожи,
Что за люди, mon cher! Сок умной молодежи!
Самгин сел
на нары. Свет падал в
камеру из квадратного окна под потолком, падал мутной полосой, оставляя стены в сумраке. Тагильский сел рядом и тихонько спросил Самгина...
Пили чай со сливками, с сухарями и, легко переходя с темы
на тему, говорили о книгах, театре, общих знакомых. Никонова сообщила: Любаша переведена из больницы в
камеру, ожидает, что ее скоро вышлют. Самгин заметил: о партийцах, о революционной работе она говорит сдержанно, неохотно.
В окно смотрели три звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного неба. Петь кончили, и точно от этого стало холодней. Самгин подошел к нарам, бесшумно лег, окутался с головой одеялом, чтоб не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в
камере, и почувствовал, что его давит новый страшок, не похожий
на тот, который он испытал
на Невском; тогда пугала смерть, теперь — жизнь.
Песня мешала уснуть, точно зубная боль, еще не очень сильная, но грозившая разыграться до мучительной. Самгин спустил ноги с нар, осторожно коснулся деревянного пола и зашагал по
камере, ступая
на пальцы, как ходят по тонкому слою льда или по непрочной, гибкой дощечке через грязь.
— У Сомовой. За год перед этим я ее встретил у одной теософки, есть такая глупенькая, тощая и тщеславная бабенка, очень богата и влиятельна в некоторых кругах. И вот пришлось встретиться в
камере «Крестов», — она подала жалобу
на грубое обращение и
на отказ поместить ее в больницу.
Но… несмотря
на все это, бабушка разжаловала ее из камер-фрейлин в дворовые девки, потом обрекла
на черную работу, мыть посуду, белье, полы и т. п.
Хотя Райский не разделял мнения ни дяди, ни бабушки, но в перспективе у него мелькала собственная его фигура, то в гусарском, то в камер-юнкерском мундире. Он смотрел, хорошо ли он сидит
на лошади, ловко ли танцует. В тот день он нарисовал себя небрежно опершегося
на седло, с буркой
на плечах.
Вдруг однажды Николай Семенович, возвратясь домой, объявил мне (по своему обыкновению, кратко и не размазывая), чтобы я сходил завтра
на Мясницкую, в одиннадцать часов утра, в дом и квартиру князя В—ского, и что там приехавший из Петербурга камер-юнкер Версилов, сын Андрея Петровича, и остановившийся у товарища своего по лицею, князя В—ского, вручит мне присланную для переезда сумму.
Он хотел броситься обнимать меня; слезы текли по его лицу; не могу выразить, как сжалось у меня сердце: бедный старик был похож
на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнезда какие-то цыгане и увели к чужим людям. Но обняться нам не дали: отворилась дверь, и вошла Анна Андреевна, но не с хозяином, а с братом своим, камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я встал и направился к двери.
Она быстро взглянула
на смотрителя, который ходил взад и вперед по
камере.
В одном коридоре пробежал кто-то, хлопая котами, в дверь
камеры, и оттуда вышли люди и стали
на дороге Нехлюдову, кланяясь ему.
— Разве можно тут разговаривать, — сказала она, — пройдите сюда, там одна Верочка. — И она вперед прошла в соседнюю дверь крошечной, очевидно одиночной
камеры, отданной теперь в распоряжение политических женщин.
На нарах, укрывшись с головой, лежала Вера Ефремовна.
Когда Нехлюдов вернулся вслед за Катюшей в мужскую
камеру, там все были в волнении. Набатов, везде ходивший, со всеми входивший в сношения, всё наблюдавший, принес поразившее всех известие. Известие состояло в том, что он
на стене нашел записку, написанную революционером Петлиным, приговоренным к каторжным работам. Все полагали, что Петлин уже давно
на Каре, и вдруг оказывалось, что он только недавно прошел по этому же пути один с уголовными.
Двери
камер были отперты, и несколько арестантов было в коридоре. Чуть заметно кивая надзирателям и косясь
на арестантов, которые или, прижимаясь к стенам, проходили в свои
камеры, или, вытянув руки по швам и по-солдатски провожая глазами начальство, останавливались у дверей, помощник провел Нехлюдова через один коридор, подвел его к другому коридору налево, запертому железной дверью.
В соседней
камере послышались голоса начальства. Всё зaтихло, и вслед за этим вошел старшой с двумя конвойными. Это была поверка. Старшой счел всех, указывая
на каждого пальцем. Когда дошла очередь до Нехлюдова, он добродушно-фамильярно сказал ему...
В обычное время в остроге просвистели по коридорам свистки надзирателей; гремя железом, отворились двери коридоров и
камер, зашлепали босые ноги и каблуки котов, по коридорам прошли парашечники, наполняя воздух отвратительною вонью; умылись, оделись арестанты и арестантки и вышли по коридорам
на поверку, а после поверки пошли за кипятком для чая.
Камера, в которой содержалась Маслова, была длинная комната, в 9 аршин длины и 7 ширины, с двумя окнами, выступающею облезлой печкой и нарами с рассохшимися досками, занимавшими две трети пространства. В середине, против двери, была темная икона с приклеенною к ней восковой свечкой и подвешенным под ней запыленным букетом иммортелек. За дверью налево было почерневшее место пола,
на котором стояла вонючая кадка. Поверка только что прошла, и женщины уже были заперты
на ночь.
В этой
камере больных было четверо.
На вопрос англичанина, почему больных не соединяют в одну
камеру, смотритель отвечал, что они сами не желают. Больные же эти не заразные, и фельдшер наблюдает за ними и оказывает пособие.
Уголовные теперь затихли, и большинство спало. Несмотря
на то, что люди в
камерах лежали и
на нарах, и под нарами и в проходах, они все не могли поместиться, и часть их лежала
на полу в коридоре, положив головы
на мешки и укрываясь сырыми халатами.
Она, не обращая никакого внимания
на то, что происходило вокруг нее, ходила босая и в одной грязной серой рубахе взад и вперед по свободному месту
камеры, круто и быстро поворачиваясь, когда доходила до стены.
Меньшов подошел тоже к окну и тотчас же начал рассказывать, сначала робко поглядывая
на смотрителя, потом всё смелее и смелее; когда же смотритель совсем ушел из
камеры в коридор, отдавая там какие-то приказания, он совсем осмелел.
Когда загремел замок, и Маслову впустили в
камеру, все обратились к ней. Даже дочь дьячка
на минуту остановилась, посмотрела
на вошедшую, подняв брови, но, ничего не сказав, тотчас же пошла опять ходить своими большими, решительными шагами. Кораблева воткнула иголку в суровую холстину и вопросительно через очки уставилась
на Маслову.
Англичанин, раздав положенное число Евангелий, уже больше не раздавал и даже не говорил речей. Тяжелое зрелище и, главное, удушливый воздух, очевидно, подавили и его энергию, и он шел по
камерам, только приговаривая «all right» [«прекрасно»]
на донесения смотрителя, какие были арестанты в каждой
камере. Нехлюдов шел как во сне, не имея силы отказаться и уйти, испытывая всё ту же усталость и безнадёжность.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах, загремел замок, и вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и, с серьезными, сердитыми лицами подняв
на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из
камеры. Женщины вышли в коридор к кранам умываться. У кранов произошла ссора рыжей с женщиной, вышедшей из другой, соседней
камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
В следующей
камере было то же самое. Такая же была духота, вонь; точно так же впереди, между окнами, висел образ, а налево от двери стояла парашка, и так же все тесно лежали бок с боком, и так же все вскочили и вытянулись, и точно так же не встало три человека. Два поднялись и сели, а один продолжал лежать и даже не посмотрел
на вошедших; это были больные. Англичанин точно так же сказал ту же речь и так же дал два Евангелия.
Вся
камера была полна женщинами и мужчинами и
на нарах и под нарами.
В небольшой
камере были все, за исключением двух мужчин, заведывавших продовольствием и ушедших за кипятком и провизией. Тут была старая знакомая Нехлюдова, еще более похудевшая и пожелтевшая Вера Ефремовна с своими огромными испуганными глазами и налившейся жилой
на лбу, в серой кофте и с короткими волосами. Она сидела перед газетной бумагой с рассыпанным
на ней табаком и набивала его порывистыми движениями в папиросные гильзы.
— Ты делай свое, а их оставь. Всяк сам себе. Бог знает, кого казнить, кого миловать, а не мы знаем, — проговорил старик. — Будь сам себе начальником, тогда и начальников не нужно. Ступай, ступай, — прибавил он, сердито хмурясь и блестя глазами
на медлившего в
камере Нехлюдова. — Нагляделся, как антихристовы слуги людьми вшей кормят. Ступай, ступай!
Из другой
камеры вышли другие арестантки, и все стали в два ряда коридора, причем женщины заднего ряда должны были класть руки
на плечи женщин первого ряда. Всех пересчитали.
В одной из
камер ссыльных Нехлюдов, к удивлению своему, увидал того самого странного старика, которого он утром видел
на пароме.
Нехлюдов отворил дверь и вошел в небольшую
камеру, слабо освещенную маленькой металлической лампочкой, низко стоявшей
на нарах. В
камере было холодно и пахло неосевшей пылью, сыростью и табаком. Жестяная лампа ярко освещала находящихся около нее, но нары были в тени, и по стенам ходили колеблющиеся тени.
В это время послышался шум шагов и женский говор в коридоре, и обитательницы
камеры в котах
на босу ногу вошли в нее, каждая неся по калачу, а некоторые и по два. Федосья тотчас же подошла к Масловой.
В четвертой
камере сидел широколицый бледный человек, низко опустив голову и облокотившись локтями
на колени.
— Вы знаете, отчего барон — Воробьев? — сказал адвокат, отвечая
на несколько комическую интонацию, с которой Нехлюдов произнес этот иностранный титул в соединении с такой русской фамилией. — Это Павел за что-то наградил его дедушку, — кажется, камер-лакея, — этим титулом. Чем-то очень угодил ему. — Сделать его бароном, моему нраву не препятствуй. Так и пошел: барон Воробьев. И очень гордится этим. А большой пройдоха.
За это время Нехлюдову, вследствие перевода Масловой к политическим, пришлось познакомиться с многими политическими, сначала в Екатеринбурге, где они очень свободно содержались все вместе в большой
камере, а потом
на пути с теми пятью мужчинами и четырьмя женщинами, к которым присоединена была Маслова. Это сближение Нехлюдова с ссылаемыми политическими совершенно изменило его взгляды
на них.
Помещение политических состояло из двух маленьких
камер, двери которых выходили в отгороженную часть коридора. Войдя в отгороженную часть коридора, первое лицо, которое увидал Нехлюдов, был Симонсон с сосновым поленом в руке, сидевший в своей куртке
на корточках перед дрожащей, втягиваемой жаром заслонкой растопившейся печи.
Проходя назад по широкому коридору (было время обеда, и
камеры были отперты) между одетыми в светло-желтые халаты, короткие, широкие штаны и коты людьми, жадно смотревшими
на него, Нехлюдов испытывал странные чувства — и сострадания к тем людям, которые сидели, и ужаса и недоумения перед теми, кто посадили и держат их тут, и почему-то стыда за себя, за то, что он спокойно рассматривает это.
Пройдя сени и до тошноты вонючий коридор, в котором, к удивлению своему, они застали двух прямо
на пол мочащихся арестантов, смотритель, англичанин и Нехлюдов, провожаемые надзирателями, вошли в первую
камеру каторжных.
Политический вопрос с 1830 года делается исключительно вопросом мещанским, и вековая борьба высказывается страстями и влечениями господствующего состояния. Жизнь свелась
на биржевую игру, все превратилось в меняльные лавочки и рынки — редакции журналов, избирательные собрания,
камеры. Англичане до того привыкли все приводить, к лавочной номенклатуре, что называют свою старую англиканскую церковь — Old Shop. [Старая лавка (англ.).]
Разве три министра, один не министр, один дюк, один профессор хирургии и один лорд пиетизма не засвидетельствовали всенародно в
камере пэров и в низшей
камере, в журналах и гостиных, что здоровый человек, которого ты видел вчера, болен, и болен так, что его надобно послать
на яхте вдоль Атлантического океана и поперек Средиземного моря?.. «Кому же ты больше веришь: моему ослу или мне?» — говорил обиженный мельник, в старой басне, скептическому другу своему, который сомневался, слыша рев, что осла нет дома…
Враждебная
камера смолкнула, и Прудон, глядя с презрением
на защитников религии и семьи, сошел с трибуны. Вот где его сила, — в этих словах резко слышится язык нового мира, идущего с своим судом и со своими казнями.
Его отводят в одну из
камер, маленькие окна которой прямо глядят
на генерал-губернаторский дом, но снаружи сквозь них ничего не видно: сверх железной решетки окна затянуты частой проволочной сеткой, заросшей пылью.
И действительно, пролетка сворачивает
на площадь, во двор Тверской части, останавливается у грязного двухэтажного здания, внизу которого находится пожарный сарай, а верхний этаж занят секретной тюрьмой с
камерами для политических и особо важных преступников.
После вечерней «зари» и до утренней генералов лишают церемониала отдания чести. Солдаты дремлют в караульном доме, только сменяясь по часам, чтобы стеречь арестантов
на двух постах: один под окнами «клоповника», а другой под окнами гауптвахты, выходящими тоже во двор, где содержались в отдельных
камерах арестованные офицеры.
В 1877 году здесь сидел «шлиссельбуржец» Николай Александрович Морозов. Спичкой
на закоптелой стене
камеры им было написано здесь первое стихотворение, положившее начало его литературному творчеству...
В одной
камере с выбитыми стеклами в окнах и с удушливым запахом отхожего места живут: каторжный и его жена свободного состояния; каторжный, жена свободного состояния и дочь; каторжный, жена-поселка и дочь; каторжный и его жена свободного состояния; поселенец-поляк и его сожительница-каторжная; все они со своим имуществом помещаются водной
камере и спят рядом
на одной сплошной наре.